Лес, степь, река: основные сти­хии русской природы и их историческая служба

Лес, степь и река — это, можно сказать, основные сти­хии русской природы по своему историческому значению. Каждая из них и в отдельности сама по себе приняла жи­вое и своеобразное участие в строении жизни и понятий русского человека. В лесной России положены были ос­новы русского государства, в котором мы живем: с леса мы и начнем частичный обзор этих стихий.

Лес сыграл крупную роль в нашей истории. Он был многовековой обстановкой русской жизни: до второй по­ловины XVIIIв. жизнь наибольшей части русского народа шла в лесной полосе нашей равнины. Степь вторгалась в эту жизнь только злыми эпизодами, татарскими нашестви­ями да казацкими бунтами. Еще в XVII в. западному евро­пейцу, ехавшему в Москву на Смоленск, Московская Рос­сия казалась сплошным лесом, среди которого города и села представлялись только большими или малыми прога­линами. Даже теперь более или менее просторный гори­зонт, окаймленный синеватой полосой леса, — наиболее привычный пейзаж средней России. Лес оказывал русско­му человеку разнообразные услуги — хозяйственные, политические и даже нравственные: обстраивал его со­сной и дубом, отапливал березой и осиной, освещал его избу березовой лучиной, обувал его лыковыми лаптями, обзаводил домашней посудой и мочалом. Долго и на севе­ре, как и прежде на юге, он питал народное хозяйство пушным зверем и лесной пчелой. Лес служил самым надежным убежищем от внешних врагов, заменяя русскому человеку горы и замки. Само государство, первый опыт которого на границе со степью не удался по вине этого соседства, могло укрепиться только на далеком от Киева севере под прикрытием лесов со стороны степи. Лес слу­жил русскому отшельнику Фиваидской пустыней, убежи­щем от соблазнов мира. С конца XIVв. люди, в пустынном безмолвии искавшие спасения души, устремлялись в лес­ные дебри северного Заволжья, куда только они могли проложить тропу. Но убегая от мира в пустыню, эти лесопроходцы увлекали с собою мир туда же. По их следам шли крестьяне, многочисленные обители, там возникав­шие, становились опорными пунктами крестьянского рас­селения, служа для новоселов и приходскими храмами, и ссудодателями, и богадельнями под старость. Так лес при­дал особый характер северорусскому пустынножительст­ву, сделав из него своеобразную форму лесной колониза­ции. Несмотря на все такие услуги, лес всегда был тяжел для русского человека. В старое время, когда его было слишком много, он своей чащей прерывал пути-дороги, назойливыми зарослями оспаривал с трудом расчищенные луг и поле, медведем и волком грозил самому и домашне­му скоту. По лесам свивались и гнезда разбоя. Тяжелая работа топором и огнивом, какою заводилось лесное хле­бопашество на пали, расчищенной из-под срубленного и спаленного леса, утомляла, досаждала. Этим можно объ­яснить недружелюбное или небрежное отношение рус­ского человека к лесу: он никогда не любил своего леса. Безотчетная робость овладевала им, когда он вступал под его сумрачную сень. Сонная, «дремучая» тишина леса пу­гала его; в глухом, беззвучном шуме его вековых вершин чуялось что-то зловещее; ежеминутное ожидание неожи­данной, непредвидимой опасности напрягало нервы, будо­ражило воображение. И древнерусский человек населил лес всевозможными страхами. Лес — это темное царство лешего одноглазого, злого духа — озорника, который лю­бит дурачиться над путником, забредшим в его владения. Теперь лес в южной полосе средней России — все реде­ющее напоминание о когда-то бывших здесь лесах, кото­рое берегут, как роскошь, а севернее — доходная статья частных хозяйств и казны, которая выручает от эксплуатации своих лесных богатств по 57—58 миллионов еже­годно.

Степь, поле, оказывала другие услуги и клала другие впечатления. Можно предполагать раннее и значитель­ное развитие хлебопашества на открытом черноземе, скотоводства, особенно табунного, на травянистых степ­ных пастбищах. Доброе историческое значение южно­русской степи заключается преимущественно в ее бли­зости к южным морям, которые ее и создали, особенно к Черному, которым днепровская Русь рано пришла в непосредственное соприкосновение с южноевропейским культурным миром; но этим значением степь обязана не столько самой себе, сколько тем морям да великим рус­ским рекам, по ней протекающим. Трудно сказать, на­сколько степь широкая, раздольная, как величает ее пес­ня, своим простором, которому конца-края нет, воспиты­вала в древнерусском южанине чувство шири и дали, представление о просторном горизонте, «окоеме», как говорили в старину; во всяком случае, не лесная Россия образовала это представление. Но степь заключала в себе и важные исторические неудобства: вместе с дара­ми она несла мирному соседу едва ли не более бедствий. Она была вечной угрозой древней Руси и нередко стано­вилась бичом для нее. Борьба со степным кочевником, половчином, злым татарином, длившаяся с VIII почти до конца XVIIв., — самое тяжелое историческое воспоми­нание русского народа, особенно глубоко врезавшееся в его памяти и наиболее ярко выразившееся в его былевой поэзии. Тысячелетнее и враждебное соседство с хищ­ным степным азиатом — это такое обстоятельство, кото­рое одно может покрыть не один европейский недочет в русской исторической жизни. Историческим продуктом степи, соответствовавшим ее характеру и значению, яв­ляется казак, по общерусскому значению слова — без­домный и бездольный, «гулящий» человек, не приписан­ный ни к какому обществу, не имеющий определенных занятий и постоянного местожительства, а по первона­чальному и простейшему южнорусскому своему облику человек «вольный», тоже беглец из общества, не призна­вавший никаких общественных связей вне своего «това­рищества», удалец, отдававший всего себя борьбе с не­верными, мастер все разорить, но не любивший и не умевший ничего построить, — исторический преемник древних киевских богатырей, стоявших в степи «на за­ставах богатырских», чтобы постеречь землю Русскую от поганых, и полный нравственный контраст северному лесному монаху.



[…] Так лес и особенно степь действовали на русско­го человека двусмысленно. Зато никакой двусмысленно­сти, никаких недоразумений не бывало у него с русской рекой. На реке он оживал и жил с ней душа в душу. Он любил свою реку, никакой другой стихии своей страны не говорил в песне таких ласковых слов, — и было за что. При переселениях река указывала ему путь, при поселении она — его неизменная соседка: он жался к ней, на ее непоемном берегу ставил свое жилье, село или деревню. В продолжение значительной постной час­ти года она и кормила его. Для торговца она — готовая летняя и даже зимняя ледяная дорога, не грозила ни бурями, ни подводными камнями: только вовремя пово­рачивай руль при постоянных капризных извилинах реки да помни мели, перекаты. Река является даже своего рода воспитательницей чувства порядка и общественного духа в народе. Она и сама любит порядок, закономер­ность. Ее великолепные половодья, совершаясь правиль­но, в урочное время, не имеют ничего себе подобного в западноевропейской гидрографии. Указывая, где не сле­дует селиться, они превращают на время скромные ре­чки в настоящие сплавные потоки и приносят неисчисли­мую пользу судоходству, торговле, луговодству, огород­ничеству. Редкие паводки при малом падении русской реки не могут идти ни в какое сравнение с неожиданны­ми и разрушительными наводнениями западноевропей­ских горных рек. Русская река приучила своих прибреж­ных обитателей к общежитию и общительности. В древ­ней Руси расселение шло по рекам, и жилые места осо­бенно сгущались по берегам бойких судоходных рек, оставляя в междуречьях пустые лесные или болотистые пространства. Если бы можно было взглянуть сверху на среднюю Россию, например, XVв., она представилась бы зрителю сложной канвой с причудливыми узорами из тонких полосок вдоль водных линий и со значительными темными промежутками. Река воспитывала дух предпри­имчивости, привычку к совместному, артельному действию, заставляла размышлять и изловчаться, сближала разбросанные части населения, приучала чувствовать се­бя членом общества, обращаться с чужими людьми, на­блюдать их нравы и интересы, меняться товаром и опы­том, знать обхождение. Так разнообразна была историческая служба русской реки.

Курс русской истории. Соч.: В 8 т. М, 1956. Т. 1. С. 66-69. В.Ключевский

Источник